Лидия АРТИКУЛОВАВ ОЖИДАНИИ ЧУДАПароход шел по незнакомой реке с обрывистыми берегами, поросшими редким кустарником. Вода за бортом тяжело плескалась, пароход покачивало. Пассажиры с какими-то отрешенными, будто застывшими лицами, молчаливые и неподвижные сидели на своих местах. Они словно не замечали друг друга и ничего не видели вокруг. Чем дольше Волька смотрел на них, тем больше становилось ему неуютно, как-то не по себе. Он встал со своего места, пробрался между сидящими, вышел на палубу. Отсюда было видно далеко вперед. Река становилась все шире, течение быстрее. По правому берегу из воды поднимались серые каменистые уступы, а противоположный берег едва угадывался за синеватой дымкой тумана. Посреди широкой водной равнины, прямо на пути парохода, выступала гряда белых острых камней. Вода между ними кипела, как в котле. Пенистые гребешки волн, накатываясь на камни, разбивались в мелкую водную пыль, поднимавшуюся столбом вверх, а над ней, поперек реки, перекинулась сверкающая всеми цветами, радуга. Пароход несло прямо на камни. Вольке стало страшно. Из всех сил вцепился он обеими руками в перила борта, накрепко зажмурился. Лицо обдавало ледяными брызгами, было трудно дышать. А когда открыл глаза, страшная пучина была позади. Пароход поворачивал в узкое пространство между скал, в тихую, замкнутую со всех сторон, бухту. Высокие, сверкающие белизной скалы, вздымались по берегам бухты, окружая ее. Безоблачное небо сияло ровным, ясным светом. По одному из склонов раскинулся город с белыми высокими домами и зубчатыми башнями. Между рядами домов вверх поднимались широкие белоснежные лестницы с широкими перилами, переплетенные какими-то вьющимися растениями. У причала легко покачивались белые, с тонкими высокими мачтами и голубыми флагами на них, корабли. На парапете набережной толпились люди. Ветер трепал их легкие светлые одежды. Люди приветливо махали руками навстречу пароходу, что-то кричали, но голосов не было слышно. Стояла мертвая тишина - ни плеска воды, ни крика чаек, кружащихся над мачтами парохода... Только ветер тонкими иголочками холодил лицо, пронизывал насквозь. Пароход подошел к причалу и пассажиры молчаливой вереницей потянулись на берег. Их встречали машущие руки, улыбающиеся лица. Волька вглядывался в эти странные лица и, вдруг, среди чужих и незнакомых, увидел отца. Отец стоял у самого края парапета, махал рукой и что-то беззвучно кричал. Волька рванулся к выходу, но пробиться сквозь толпу и обойти сходящих на берег так и не смог. А когда последний пассажир покинул пароход, Волька увидел, что между пароходом и причалом нет никакого трапа, лишь широкая полоска сверкающей воды, Он пытается перелезть через ограждение палубы, но силы покидают его, ноги и руки становятся будто чужими, непослушными. А причал все быстрее отдаляется от парохода. Волька пристально вглядывается, боясь потерять из вида отца, а тот все машет и машет, и что-то беззвучно кричит, и улыбается своей тихой, грустной улыбкой. Волька знает, что пароход, преодолев серое пространство воды. вновь приплывет к пустынному берегу с голыми кустами. Он не хочет туда возвращаться. Ему непременно нужно туда, где остался отец. А кругом кипящая бездна и пароход уносит все дальше и дальше. От бессилья и отчаянья Волька кричит. И просыпается... Волька долго лежит, приходит в себя. Ему, вдруг, вспомнился день, когда отца провожали на войну. В ожидании парохода сидели они на берегу, в тени кустов, на желтом сыпучем песке. Мать задумчиво глядела куда-то вдаль, словно прислушивалась к плеску волн, к гомону толпы на берегу, к звукам гармошки. Отец, обняв Вольку одной рукой, другой чертил прутиком на песке и говорил, что все будет хорошо, что война скоро кончится и они будут жить лучше прежнего. Обещал написать, как только прибудет на место. На прощание он подарил Вольке маленький перочинный ножичек с блестящим лезвием и перламутровой ручкой. - Береги, - сказал отец, как взрослому, - и жди меня. Когда возвращались с пристани, свернули к озеру, окаймленному кустами ольхи, умылись, посидели в тени. Хотя было жарко, Вольке купаться расхотелось, один раз окунулся и вылез из прохладной воды.
* * *Вот уже год прошел, как закончилась война. Многие из ушедших с отцом, вернулись домой, кого-то еще ждали. А от отца уже больше года не получали они писем и не было никаких известий. Волька про себя надеялся, что случитсл чудо и однажды утром стукнет калитка во дворе и войдет отец - живой и невредимый. С матерью об этом он никогда не говорил. Мать работала на молочной ферме, часто задерживалась на работе до позднего вечера. А по селу там и тут слышался стук топоров, звон пилы - люди налаживали запущенное за время войны хозяйство. А у них во дворе было тихо и пусто. У забора подгнил столбик, забор покосился. Проржавели петли на двери сараюшки и дверь плохо закрывалась. Волька пытался поправить забор, но столб был тяжелый, ему не под силу. Дверь у сарайчика он починил и очень этим гордился. Сейчас, лежа в сенях на расстеленном одеяле, он снова и снова Вспоминал сон и все, что было... Снаружи о дощатую стенку сеней Мерно шаркала ветка сирени, громко чттрикали воробьи, время от времени сердито вскрикивал петух, квохтали куры. Сквозь дырку от вывалившегося сучка пробивался тонкий лучик солнца, скользил по лицу. Спать больше не хотелось. В кухне, на столе под полотенцем, стоял кувшин с молоком, еще теплая вареная картошка, два вареных яйца. Волька выпил через край молока, налил в блюдце коту Ваське. В комнате, в простенке между окон, стоял старый письменный стол, где у отца хранились какие-то бумаги, книги, брошюры. До войны отец работал в колхозе агрономом. Над столом, в рамке, висела фотография, где отец с матерью рядом, молодые, веселые. Волька посмотрел на фотографию, выдвинул верхний ящик стола. Там хранились разные богатства, которые он берег пуще глаза, как говорила мать. Чего там только не было! Карманный фонарик с разноцветными стеклами, без батарейки, круглое темное стеклышко, через которое можно смотреть на солнце, набор железных трубочек от ученических ручек, через которые можно стрелять жеваной бумагой и горохом. И еще много нужных и полезных вещей. И, конечно же, маленький перочинный ножичек с блестящим лезвием и перламутровой ручкой. Волька полюбовался ножичком, погладил лезвие, потер о край скатерки и спрятал обратно Дома тихо. Только маятник ходиков стучит в кухне на стенеке, да кот Васька ходит по пятам и мурлычет, трется о ноги, подлизывается к Вольке. По улице проехал грузовик, пробежали под окном о чем-то громко споря, мальчишки с соседней улицы. И опять тишина. Снова вспомнился сон. Волька походил по дому. Тоскливое настроение не проходило. Снял со стены в сенях удочки, достал из-под крыльца банку с червями, запер калитку на засов и огородами побежал к своему другу Генке. Во дворе у Генки тихо, взрослые ушли на работу. Тихо квохтали куры, разгребая у забора землю, а на новеньком воротном столбе, поджав одну ногу, стоял большой нарядный петух, вертел во все стороны головой, встряхивая красным гребнем и что-то сердито бормотал. Черныш, прикорнувший под скамейкой у крыльца, вылез, потягиваясь, обрадовано завертелся вокруг Вольки, пытаясь лизнуть в лицо. Генка уже не спал, но ещё валялся в постели. - Ты чё, на рыбалку? - потягиваясь и зевая, спросил Вольку, - а чё так рано? Волька обиделся. - Договорились же, пока жары нет... не хочешь, один пойду. Подумаешь... Генка быстро вскочил: - Погоди, я сейчас...
* * *Солнце начинало пригревать, когда мальчишки вышли на широкую полосу песчаного берега. Речной воздух наполнялся теплом и запахами летнего дня. Они шли по кромке мокрого песка. Прозрачные, легкие волны с шипением набегали на берег, смывая следы. Волька шагал впереди в закатанных до колеи штанах и в красной майке, перекинув удочки через плечо и распевал песню о трех танкистах. Он всегда пел эту песню, когда был наедине с собой. В эти минуты он забывал о всех неприятностях. Генки в такие моменты как бы не существовало. Ведь Генка - друг. Он всё равно, что сам Волька. При нём делай, что хочешь - пой или плачь, он смеяться не будет. Он всё поймёт, как надо. Сколько раз они вдвоём мечтали о том, как будут жить и кем станут, когда вырастут. Они никогда ничего не скрывали друг от друга. А когда весной Волька простудился и не ходил в школу, Генка каждый день приходил к нему, приносил задание и гостинцы - моченых яблок и сдобных лепёшек. В огороде у Генки росла яблоня, чего на их улице больше ни у кого не было. Яблоки были крупные и сладкие, но поспевали поздно. Полакомиться хотелось всем и, едва появлялась завязь, мальчишки пытались залезть в сад. Генкин отец беспощадно гонял непрошенных гостей. Зато осенью, когда яблоки поспевали, Генка угощал всех ребят. Однажды даже Витьке Фомину дал самое большое яблоко. Витька был даже не с их улицы, а Генка ничего: - На, говорит, Витька... И неважно, что Генка очкарик и драться не умеет, зато у него книжек много. Он и Вольке, и другим мальчикам почитать дает. Волька много уже прочитал, а что не успел, так Генка ему рассказывает. С Генкой хорошо. Если и поругаются, то сразу и помирятся.
* * *За крутым выступом каменистого мыса было укромное место - широкая песчаная полоса. Отсюда, далеко вглубь острова, тянулся овраг, по краям заросший кустарником, по склонам увитый ежевичником. По дну оврага тонкой струйкой вился прозрачный ручей. Искупавшись и расставив удочки, мальчишки валялись на горячем песке. Волька привычно щурился на солнце, морщил облупившийся нос, Слушал Генкины рассказы и снова, и снова вспоминал свой сон. Река сверкала серебристыми блёстками, плескалась в берегах, словно большая рыбина, текла в неведомые края. Покрытые зеленью горы на другом берегу, зеркально отражённые в воде, казалось плыли по течению и никак не могли уплыть. Вдали очертания их становились неясными, терялись в синеватой мгле. До боли в глазах вглядывался Волька в эту даль и снова, и снова виделось ему вскипающее белой пеной, необозримое пространство, острые зубья подводных камней и облако водяной пыли, пронизанное всеми цветами радуги. Волька не услышал, когда его о чём-то спросил Генка, вздрогнул, когда тот громче окликнул его. - Волька, ты чего молчишь? Чудной какой-то... не выспался что ли? - А-а... - отозвался Волька, - так... Подумав немного, сказал: - Генка, ты знаешь, мне нынче сон приснился. Только это не совсем сон, наверное. Я не знаю, что это... И взяв с Генки слово, что тот никому не расскажет, поведал ему свои видения. - Вот здорово! - восхищённо воскликнул Генка, - Волька, ты же поэт! - Как это поэт - осторожно спросил Волька. - Ну это, которые стихи пишут. Пушкин, например, Некрасов. Помнишь, в школе учили? - Ты что, Генка, я же стихи не пишу. Я только сны вижу, -возразил Волька. - А жалко, - сказал Генка. Волька вздохнул и продолжил: - Нет, я когда вырасту, наверно на пароходе матросом буду. - А жалко, - повторил Генка, - из тебя бы поэт получился.
* * *Солнце заметно передвинулось в небе. Наевшись спелой ежевики, вдоволь накупавшись, мальчишки собирались домой. Генка сматывал удочки, Волька вытряхивал песок из своей красной майки. И тут из-за дальнего поворота реки, из-за высокого песчаного мыса послышался шум приближающегося парохода. Вот уже и сам пароход - белый двухпалубный красавец, выплыл на середину реки. С парохода доносилась весёлая музыка. На верхней палубе плескались на ветру разноцветные флажки, а на корме вился большой бело-голубой флаг. Стоящие на палубах пассажиры, увидев на берегу мальчишек, приветливо замахали руками, платками. Музыка кончилась и над рекой, усиленная эхом полилась песня. Слов разобрать было нельзя, но звуки её всколыхнули пустынный берег. Всё вокруг ожило, затрепетало. Вольке показалось, будто его окликнули с парохода, позвали с собой. Стало тоскливо. Опять, в который раз, вспомнился сон. Пароходы здесь ходили регулярно - пассажирские и почтовые, разные катера и баржи. Но вот такой - праздничный и весёлый, мальчики увидели в первый раз. Генка высоко подпрыгивал на месте, сложив руки рупором, что-то кричал. Волька, как флагом, размахивал над головой своей красной майкой. Было видно, как с верхней палубы что-то бросили в воду. А когда пароход прошёл, скрывшись за мысом, волны шумно заплескались о берег, закачали что-то ярко-оранжевое, круглое. Это был большой апельсин. - Вот это да! - восхищался Волька, вертя апельсин в руках и разглядывая его со всех сторон. Он вспомнил, как давно, когда он ещё не ходил в школу, отец ездил в командировку, в Москву и привёз оттуда огромный пакет этих самых апельсинов. Был Новый год и они украшали ёлку. Вешали конфеты в блестящих обёртках, шарики и апельсины. Больше такого праздника у них уже не было. Началась война. Сейчас Волька вспомнил всё это, будто увидел наяву. Закралось сомнение - а может и нет никакого белого города и все просто обыкновенный сон. Но тут же отогнал все сомнения: - Нет, - сказал он сам себе, - всё бывает. Вон от Васькиного отца сколько времени писем не было. Сказали - без вести пропал. А он, вдруг, приехал. Ещё и с наградами... - Вот если бы сесть на пароход - мечтал Волька, - и поехать вниз по реке, до самого моря. Может и вправду где-то есть этот белый город... Он сказал об этом Генке. Тот ничему не удивился, только спросил: - А деньги на дорогу у тебя есть? - Нет. Вот если попросить кого, какого-нибудь матроса, может и возьмут? - Может возьмут, кто знает... - Генка, а ты как думаешь, - почти просительно поглядел Волька на друга, - если я ему ножичек отдам? А, Генк... Генка округлил глаза: - Ты что? Это же тебе отец подарил. Это же память, а память беречь надо. - Я, Генка и так берегу. Я его всегда помню. Он добрый был. Никогда ни на кого не ругался. И вообще... А если это и вправду не сон, тогда тоже что ли не ехать? Да? У Вольки защипало в носу, сжало горло. Он проглотил комок. Помолчал. Но раздумий больше не было - надо ехать, - сказал он сам себе, - а там, что будет... В село вошли, когда солнце уже было низко над крышами. Из лугов возили сено. То тут, то там у распахнутых настежь ворот, большие вороха были свалены на лужайки. По всей улице плыли пряные запахи луга. Из калитки с ведром в руке навстречу вышла мать. Вольке стало не по себе: он целый день гулял, а она пришла с работы и опять воду носит. Он отдал ей кукан, на котором болталось два подлещика, окунёк и всякая мелочь, взял у неё ведро. - Ты, мам, что без меня воду носишь? Давай, я принесу. Мать молча стянула с головы косынку, утёрла раскрасневшееся лицо. Неожиданно улыбнулась: - Ладно, помощичек ты мой... что бы я без тебя?.. Пойду ужин готовить, - потрепала тёплой рукой Волькины, добела выгоревшие вихры. Волька дёрнул плечом, поёжился: - Ну, мам, маленький я что ли? - Большой, большой, - согласилась она. А я завтра в Никольское еду. Отпросилась на три дня. Бабушке помочь надо. Управишься без меня? У Вольки ёкнуло сердце - вот это удача! За три дня можно куда хочешь съездить и вернуться. Никто не узнает. Ключ Генке оставить, чтоб кота и кур кормил. А вдруг, всё сбудется? Вот было бы здорово! Он даже зажмурился и помотал головой, отгоняя последние сомнения. Мать уехала рано утром, а вскоре пришёл верный друг - Генка. Не проспал! Прихватив удочки, будто для рыбалки, мальчишки отправились к пристани. Тихое раннее утро. Над серединой реки плыл лёгкий туман. Солнце сгоняло с прибрежных кустов росу. Крупные капли падали на песок. Возле пристани стояли гружёные подводы, толпились люди, ожидавшие парохода. Мальчики сели поодаль, на большой камень. Ненужные удочки валялись рядом. Вольку охватило незнакомое до этого момента, волнение. Не хотелось ни о чём говорить, чтобы Генка ничего не заметил. А то ещё скажет: - не езди никуда, пойдём лучше рыбачить... Но сомнений больше не было. Смущало одно - не было денег на билет. Правда, в кармане была припрятана мелочь, мать оставила на всякий случай. В другом кармане был надёжно спрятан завёрнутый в клочок газеты, ножичек с блестящим лезвием и белой перламутровой ручкой, да горбушка хлеба на дорогу. Волька невольно потрогал карман и улыбнулся про себя. Он был как бы уже не здесь.
* * *На пристани служил матросом Петя-хват. Хват, это не имя, не фамилия, а по деревенски - прозвище. Одна рука у него была покалечена на войне и, когда он что-то делал, движения получались судорожными, будто он пытался как можно крепче ухватить и не выпускать из рук, то, что брал. Но он был сильный - когда грузили баржу или пароход, таскал на себе по два мешка. Он всегда помогал женщинам, ехавшим в город на базар, поднести поклажу. Девчонка его, Нюрка, училась вместе с Генкой и Воль-кой в одном классе. И все они здесь знали друг друга. Однако, не так просто было, как думалось Вольке, подойти к Пете-хвату. Вдруг, куда-то пропала уверенность. Но под подбадривающим взглядом Генки, Волька приблизился к Пете, нерешительно тронул его за рукав. Тот как раз нёс две корзины, а следом семенила маленькая старушка в белом платочке. Придыхая от волнения, Волька невнятно пробормотал: - Дяденька, проведите на пароход... - Тебе чего там? - резко обернулся Петя-хват. - У меня там дядя матросом... повидать надо, мамка велела... - А не врёшь? - Петя через плечо пристально поглядел на Вольку. Тот уставился ему в лицо остановившимися глазами: - Не-а, правда... - Ну, гляди, если врешь... Пароход уже подчаливал к пристани, оглашая гудками округу и расстилая над водой чёрные клубы дыма. У трапа толпились ожидающие, когда с парохода сойдут приехавшие и выгрузятся, сложенные в пролёте мешки и ящики. Подали трап и толпа приехавших повалила на берег. Кто налегке, кто-то - взвалив на плечи тяжелый чемодан, узел или мешок. Сойдя, останавливались, ставили на песок багаж, переводя дух, осматривались. Некоторых встречали. Потом медленно поднимались вереницей за песчаный бугор на дорогу. Волька весь напрягся, стоял затаив дыхание, не слыша, о чем говорили вокруг. Только видел мелькавшие мимо знакомые и незнакомые лица. Только бы не прозевать момент, только не отстать от дяди Пети. Он ещё раз оглянулся на Генку, тот подбадривая, кивнул в ответ. Толпа приехавших поредела. Грузчики торопливо сгружали на берег оставшиеся ящики и мешки. Отъезжающие заволновались, зашевелились, поднимая свою поклажу. И вот уже последние пассажиры спускались по трапу. Их было двое - оба в военной форме. Один невысокий, плотный, с рюкзаком и огромным чемоданом. Другой, высокий, светловолосый, в офицерском кителе, в блестящих сапогах, с рюкзаком через плечо. Одной рукой опираясь на костыль, он что-то говорил идущему рядом, вытягивал шею, поворачивал голову во все стороны, будто кого высматривал в толпе... Началась посадка. Петя-хват поднял корзины, оглянулся на старушку, на Вольку и, вдруг, остановился, глядя куда-то в сторону. Глаза его расширились, он пристально поглядел на Вольку, потом на тех военных, стоящих неподалёку, еще не ушедших. И, трогая Вольку за плечо, хриплым, громким шёпотом проговорил растерянно: - Ты, это, того... Это кто там? Видишь? Никак отец твой приехал.... Иди-ка, иди, - слегка подтолкнул его. Волька не сразу понял, о чём говорит Петя, машинально повернул голову в ту сторону, куда тот указывал взглядом. Вот они стоят рядом двое, в военной форме. Нет, этого, невысокого Волька никогда не видел... А другой - высокий, светловолосый... Медленно из сознания выплывал знакомый, будто из сна, образ: - Отец... Всё смешалось и поплыло перед глазами. Волька пытался крикнуть, губы не разжимались и сквозь них вырывался застрявший в горле, невнятный звук. Он пошатнулся. Кто-то поддержал его. И вот уже тёплая, сильная рука прижимает его к себе, гладит по волосам. И голос знакомый, родной, будто издалека: - Сынок... сынок... Что же ты так? Всё хорошо, сынок...
|