Генрих БЛОНСКИЙ

ТЕРЦИНЫ

К концу войны пора мне было во второй,

Без книг за первый класс учила мама

По заголовкам из газеты фронтовой.

Такой вот был урок: сквозь крест оконной рамы,

Читать-писать на подоконнике светлей,

На небе чёрный дым и бешеное пламя -

Бандеровцы сожгли в конюшне лошадей

Живьём. Их дикий визг и ржание остались

Неистребимой болью на душе моей.

Перед глазами буковки мешались,

Нет солоней и горше слез учений трудных,

Первейшим по складам сложилось слово СТАЛИН.

Зело, добро... как азбука звучала чудно!

Онъ, букву круглую, легко запоминал,

Мучительнее мыслите, покой и люди.

Глагол и херъ уразуметь был слшком мал,

Усвоил слово, твёрдо, како, веди, буки,

Жаль, в арифметике серьёзно захромал;

Но испытания сдержал по всем наукам.

Осенний тёплый день. На парте сладко сплю —

То солнца добрый луч пригрел и убаюкал.

Мне снится, голубей порхающих кормлю

С руки. Они клюют, сражаются за крошки.

Мне весело, и вслух шепчу я: улю-люлю.

Смеются, топают и хлопают в ладошки

Ученики. И смолкли враз. А в класс несут

Фанерный лист, всем сахару по чайной ложке

На маленьких кусочках хлебца раздадут

В ручёнки с пятнами от синего чернила.

Ведь чёрный липкий хлеб но карточкам дают,

И сытых нет. А если бы кому-то нехватило!

И некому учить, нас в классе шестьдесят.

Страшна была беда, да плохо научила.

Неужто пикогда диктант не упразднят?

Всего-то и трудов как раз на полстраницы,

Но ударение проставил наугад.

Слов было меньше, чем ошибок! Единица!

За всю мою любовь к смешеныо языков.

Так как же мне оценкой той не возгордиться!

БАГУЛЬНИК

Солнце льды Гиндукуша

Плавит в жарких лучах,

Капли льются в речушки,

Пузырятся в ручьях,

В брызги струйные воды

Разобьет водопад,

Переходы и броды

Шумно, резво бурлят;

С гор в долину небыстро

Протекает поток,

Омывая скалистый

То уступ, то порог.

Речка вымоет омут,

Подзатопит луга,

Хороводы черёмух

Окружат берега,

А вдоль заводи тёмной

У плакучей ветлы

Расцветут лютик с дрёмой.

Перекатов валы

В полдень ярко сверкая,

Зажурчат, веселясь,

Расплескается в стаях

Серебристый карась.

Там, где берег отвесный,

Есть крутой поворот,

Хоть и узкое место,

Речка вспять не течёт.

На посту караульном

Задремала сосна;

Покрывает багульник

Весь обрьш, как стена,

Камни серые любят

Бледно-розовый цвет,

По щелям и уступам,

Хоть бы где был просвет,

Фиолетовый полог -

В полном цвете багул,

Будто свадебным шёлком

Занавесил скалу.

Здесь зеркально незыблем

Розоватый покой,

Изобилие рыбье

Под студёной водой.

Вот бы где порыбачить,

Счёт утратив времён,

Цвет багула к удаче,

Счастью он в унисон.

В гости волны заманят

Набегая толпой,

Наша реченька станет

В море каплей простой.

МОНАШЕНКА

Колхозный рынок. Вход в мясной,

А вход напротив в овощной,

На переходе в павильоны

Народ затурканый снует

Туда сюда и взад вперёд,

И двери ноют монотонно.

Торгаш на ящике в ларьке,

С лотком, корзиной, при мешке;

В узлах навалом под навесом

И на прилавке барахло;

А тот, кому не повезло,

Торгует с рук на бойком месте.

То озабоченно спешат,

Покорно в очередь стоят

Людишки разного сословья;

Снедь выбирая по деньгам,

Толкнут, ругнут, поднимут гам,

На то и есть она торговля.

И все жуют, хрустят, сосут,

О, ненасытный божий люд!

Не соблазниться, верно, трудно

Горячим сочным пирожком,

Топлёным кислым молоком

По воскресеньям и по будням.

Из овощного дух сырой,

А из мясного дух парной,

Понятно - разные по духу;

Смиренно девушка стоит,

Напротив тихая сидит

На вид убогая старуха.

Одна, согнув ладонь ковшом,

Опухший лик прикрыв платком,

На тех зашарканных ступенях

Жалка, как снятая с креста,

Та побирушка неспроста

И вызывает отвращенье.

Другой монашеский наряд

И поза скорби, чёрный плат

К груди прижатая коробка,

Просящий взгляд никак нейдут,

Притом негусто подают,

Ну, сунут рупь, стыдясь, торопко.

Так как же так? Мне в толк не взять?

Зачем же девке прозябать?

И что-то тут не так уж просто!

Нет, никогда не соглашусь,

Что ей на всю Святую Русь

Мужик не сыщется по росту.

ГНИЛОЙ УГОЛ

Нависают зловещие тучи,

Застит небо кисейная мгла,

Подлетает попарно и кучей

Вороньё из гнилого угла.

То кружит, то сбивается в стаи,

Кувыркаясь шалит молодняк;

То парит, то стрелою взмывает

Утомлённый и грузный вожак.

Серый ворон, хозяин в округе,

Наперёд чует - выпадет снег,

Разыграется буйная вьюга.

Он чуть свет облетает объект

И, нахохлившийся кривобоко,

Зорко, строго обследует двор:

С тополиной вершины широкий

Открывается всюду обзор.

А ворона на старой берёзе

Чистя клюв, когти, перья хвоста,

Хрипло изредка каркнет с угрозой,

Обижается неспроста.

Простодушна, но как терпелива,

Умудрённая птица-вещун;

К перемене погоды на диво

Точно явится в самый канун.

Выпал снег, как перо из подушки,

Как мука через дырку мешка, -

Засыпают вороньи кормушки

Прохудившиеся облака.

СТЕРЛЯЖИЙ ЦАРЬ

На белой тройке с бубенцами,

Со свистом, с песней, с прибауткой,

Румяны девки с молодцами

По ледоставу первопутком

Летят в пушистом снегопаде...

Но это ж сколько снегу надо!

На всю великую равнину:

Луга над речкой, рощи в поле,

Холмы, пригорки и долины,

Где столько света, столько воли

Под небосводом синим, чистым

От Соловков, что в море льдистом,

До Лукоморья и Тамани;

От мшистых скал на Валааме

До Девьих гор, где в древнем храме

Богов языческих посланье,

Настенной надписи частица,

Под белым инеем искрится.

Среди утёсов и обрывов

Урочище, как кратер взрыва,

Края - змеиные изгибы,

На дне осколки скал и глыбы,

Студёный ключ и храм пещерный,

К той Чаше Каменной усердно

Народ шагает богомольный.

Гряда угрюмая шиханов

Под шапкой белого тумана

В пути к Хвалынским тёплым волнам

Возвысилась из далей плавно

Реке навстречу благонравной.

Подстать равнине необъятной

На главной улице России

Нет ни стремнины перекатной,

Ни водопадов, ни порогов,

И нет теснее разворота,

Чем Жигулёвские ворота.

Курган пред ними одинокий,

Что караульный пост высокий,

Красив осеннею порою,

С вершины видно - за рекою

Из Чаши Каменной струится

Дым фимиама над божницей,

В пещере крест стоит надгробный

Над стёршейся плитой гранитной,

Старинной пламенной молитвой

К богам взывали злым и добрым,

И жизни радость прославляли,

Дары земные восхваляли.

В годину тяжкую страданий

Услышав горькие роптанья,

И просьбы, жалобы, печали,

Вершитель судеб, предсказаний,

Див - бог огней на небосклоне,

В славянском тайном пантеоне

Сзывал божественный совет,

И на стене остался след.

Вот перевод не без изъяна:

«Тот, кто у Бога не забыт,

Пусть по трудам от пуза сыт,

Да будет пьян до полупьяна...

Перун, верховный в мире горнем,

Он правит молнией и громом;

Богатый Велес и премудрый,

В венке Купало, златокудрый,

Любвеобильный Хмель-Ярило,

Радгаст с орлом, щитом, секирой,

Родмысл, страж правды, красноречья,

Стрибог зло истреблял и нечисть,

Богиня всех зверей - Зевана,

Любви и красоты - Летяна;

Ослад, гуляний устроитель,

Дажьбог - всем русским покровитель».

Молитвой свято место славно.

Не ведомо, давно ль недавно

Прижился старец в той пещере,

Молиться Богу шёл на берег

Всегда задолго до рассвета.

Он смерть отвадить знал примету

И говорил, встречая солнце:

«Вот постучишь ты мне в оконце,

Постой, бесстыжая с косою,

Ты что торопишься за мною,

Спрошу бесстрашно и спокойно:

Какой же я тебе покойник?

А слышь, за алой пеленою

Зари над ивою плакучей

Там стройный хор и сладкозвучный.

То песнь про счастие земное,

В ней столько радости сердечной,

Так дай дослушать, сгинь навечно!»

В младые годы был лесничим,

И всякий труд ему привычен,

И мысль держал отменно строго,

От всех скорбен и духа злого

Читал он твёрдо заклинанья

И про Антихриста сказанья.

Он достославный был воитель

И предан воинскому братству,

По мере сил богов обитель

Оберегал от святотатства,

От поруганья, поношенья,

От грабежа и разрушенья.

Дед, очарован силой слова,

Будь сказано с добром, участьем,

Иль непреклонно и сурово,

К беседе умной был пристрастен,

И к разговорам плавным, вольным,

И к спорам шумного застолья,

Любил старинные поверья.

Когда крылатой навьи перья

Сжигал с травою заговорной,

То к небу голос непритворный

И дым пахучий возносился -

Он о бессмертии молился.

Вот вход в пещеру, как подкова.

Очаг. Сосна с гнездом вороньим,

Оттуда вид, как на ладони:

Луг в разноцветье трав шелковых

Принарядился к сенокосу,

Жужжат стрекозы, пчелы, осы,

Зайчонок куцый в куст таится,

И коршун медленно кружится.

А сколько там цветов несмятых,

А запах свежести медвяный,

И чародейный, и волшебный,

Хмельной, душистый и целебный!

А на Купала, в ночь гулянья,

Веселье, песни и гаданья

До расцветанья дикой мальвы,

Иван-да-Марьи и купальниц

Играют песни, хороводы,

Венки со свечкой ставят в воду.

Равнина русская обильна

Водою вкусной, животворной:

Путь к роднику, тропинкой пыльной,

И видно дно воде озерной,

И той прозрачною водицей

Напьется вволю зверь и птица.

Криницы светлые, колодцы,

Чтоб любовались Месяц, Солнце!

И столько речек в водополье

Несут в потоке на приволье

След драки водяных на свадьбах -

Остатки мельницы, усадьбы.

По бороде, усам косматым,

От старости зеленоватым,

Бесовской кличкой «царь стерляжий»

Народ незлобивый уважил.

Вещун воспринял то с усмешкой,

Любя забавы и потешки.

Нечистой силы счет немалый

Не уменьшался изначала,

Хоть понемногу изменялся,

Но никогда не прекращался!

И столько нежити недоброй

И вредоносных духов злобных.

Проказник леший, жди, замучит

В глуши таежной и дремучей

Где ель, проклятая осина,

Ольха, береза, горькая рябина.

Селились предки на подсеках,

Спускали гонки вниз по рекам.

В плоты сбивали бревна плотно,

Не знали жизни беззаботной,

Сжигали пни и корчевали,

Зерном поляны засевали.

Отважный правнук плотогонов

Дажьбогу помолись с поклоном,

Гони сплавной, набухший лес.

Знай, фантастический тот вес

Реке под силу полноводной,

Ее течение подобно

Могучей силушке народной,

Не забывай и нрав свободный,

Все отмели и переходы,

Обрывы, омуты и броды,

Маяк и бакены, и створы.

Без страха разбирай заторы,

Толкни запорное бревно,

Гнилое, скользкое оно.

Ладья разбойничьей ватаги,

Артель бурлацкая, бродяги,

Баржа с персидскими коврами

Шли меж крутыми берегами

И вверх, и вниз через ворота

На самом трудном повороте.

При том в веках числом несметным

Прошли плоты с глаголем смертным

И стаи воронов пугливых,

Голодных, жадных и крикливых.

Так вот - на перепутье узком

Читайте в храме древнерусском:

«В годину смуты и разврата

Не осудите братья брата!

Пройдут и мрак, и наважденья.

Свершите ныне к возрожденью

Добротно, честно и умело

Святое доблестное дело!»

КАРМАДОН

Я воспитан на плавной, любезной и ласковой речи,

Что течёт не быстрей, чем сгорают церковные свечи;

Что сверкает, журчит, как прозрачный лесной ручеёк,

И бодрит горячей, чем морозный степной ветерок.

Обожаю слова, вкус и запах, что мёд, да погуще,

Разговор, что звенит мелодичней капели в апрель,

Не по мне слёзный лживый скулёж и того ещё пуще

Словеса, что кружат, как мухва на фруктовый кисель.

Но бывает охотка орать, как чабан на баранов,

Громогласно команду отдать перед строем парадным,

Или с проповедью благотворной взойти на амвон...

Пусть взрывается речь огнедышащим рёвом вулкана

И грохочет грозней и страшнее лавин камнепадных,

Только пусть не крадётся тишком, как ледник Кармадон.