Сергей ДЬЯЧКОВ

ПОЭМА БЕСПЛОДНОЙ ЖИЗНИ

I.

Живущий под кровом Всевышнего,

Молись за нас ныне и присно.

Прощенье даруй нам за лишнее

И скорби за мудрые мысли.

Взыскуй снисхожденья у Господа

Прощением благодати.

Всё сущее станет «после»,

Скукожившимся и некстати.

Кто разубедит наивного,

Грешного кто осудит?

Мировоззрение двигает

К благополучию буден.

И вот уже не до полёта,

Сезоны сменяют друг друга.

В бесплодной попытке кто-то

Цитирует Элиота

В традиционных потугах.

И также становится старше,

И премии получает.

С любовницей-секретаршей

Жизнь свою продлевает.

И всюду плодятся дети...

А искупленье не светит.

Всплывут эпизоды решения:

Газета и самолёты,

И твист до самозабвения,

И с жизнью сведённые счёты.

Не разбивается лодка о быт,

Тонет в пучине абсурда.

И вот уже позабыт

Повод причины ссудной.

Встреча горше любви,

Избыточной и тревожной,

Когда уже не возможен

Из памяти - рви не рви, -

Исход по дороге ложной.

Безмолвны неизречённая речь

И слово прощания.

Благодатная, благословенна как меч,

Отсекающий все страдания.

II.

Низвергнут преданный от тоски,

На тысячу лет закованный,

Читающий от доски до доски

Тору переименованную.

Изыди, исчадие ада, сгинь.

Знамением крестным отгорожусь я.

России проклятую синь

Спаси, сохрани, Иисусе!

Надежда без веры людям мила,

Любовь без мудрости похотлива.

Сжигаем себя и других дотла

Настойчиво и лениво.

Быть знаменитым красиво

И приятно. Планида такова

Поэтов, учёных и музыкантов.

Простите, путаются слова,

Забыл про философа Канта.

Нобель не смыслил в поэзии ни хрена,

Динамит потомкам - его завещание,

Нелепейшая вина,

Наивное назидание.

От Прюдона до Бродского - чистый лист.

Читайте, завидуйте, граждане.

Кто из нас не законченный эгоист,

Поклоняющийся лаже?

Спрашивается, зачем пишу,

А чем я великих лучше?

Словом ли, делом ли укушу.

На всякий случай.

Воспевать мятежный дух,

Либидо откровения,

Приближая следующий круг

Всеобщего забвения.

Кажется, мы на последнем витке

Предначертанного Апокалипсиса.

Безумный Ницше, парализованный Шнитке,

Не забыть бы нытика Новалиса.

Поизмывался, хватит,

Становлюсь с ними в ряд

Творческого придурья.

Жизнь, как чётки, перебери всю подряд,

Стоя на поэтических котурнах.

III. ДЕНЬ ГНЕВА

Пришёл день гнева, и не устоять

Горам. И пали горы.

И каждый, что успел из дома взять,

Бежал и скрылся словно суслик в норы.

И небо, свившись, скрылось с глаз людей,

И звёзды пали словно сливы с древа,

И острова по бурунам морей

Метались то направо, то налево.

Вот Ангел снял сокрытую печать.

Иди, смотри! - раздался голос смелый.

Конь белый с всадником победы, словно тать,

Промчался, рассылая смерти стрелы.

Вторую снял печать, и рыжий вышел конь,

Явился с всадником воины кровавой.

Иди, смотри - как пожирал огонь

Людей, животных, города и травы.

И когда третью он сорвал печать,

Конь вороной спустился тёмной ночью,

И всадник-судия стал мерой отмерять

Всем по делам, безжалостно и точно.

Иди, смотри! - сказал мне зверь,

Когда печать четвёртую снимали.

Примчался бледный конь, как молния, из стали,

И всадник был на нём, чьё-имя смерть.

Ад следовал за ним, и гибель, мор и глад

Имели власть над душами людскими.

А Ангел пятую снимал печать.

И души убиенных возопили:

- Доколе, Господи, испытываешь нас,

Мы - жертвы человеческих пороков.

Воздай отмщение и присно, и сейчас

За кровь невинную блаженных и пророков.

И были каждому святому в свой черед

Даны одежды белые, как знаки.

Ещё не вышел срок и не окончен счёт

Всем, кто безвинно восходил на плахи.

Пришла пора шестую снять печать:

Землетрясенье, ужас, мрак как от ожога.

Настал день гнева, и кто может устоять

Перед лицом всевидящего Бога.

Последнюю - седьмую - снял печать...

Безмолвие на небе наступило.

Семь труб у ангелов готовились звучать.

Дым фимиама возносился от кадила.

Вот первый ангел вострубил,

И град с огнём смешались с кровью,

Жар гнева землю опалил,

И третья часть её сгорела ровно.

И ангел вострубил второй.

Пылающий низвергся в море камень.

И третья часть одушевлённых тварей

Погибла в муках под водой.

Настал и третьего трубить черёд.

Звезда-полынь упала с неба.

Погибла треть людей от горьких вод,

На них пал первый горький жребий.

За ним четвёртый ангел вострубил.

Треть звёзд и солнце вмиг остыли.

А громкий голос с неба говорил:

- О, горе, горе всем, оставшимся живыми.

Когда же пятый ангел вострубил,

Разверзлась бездна адской печью.

И вышли дым и смрад, и нечто,

Что власть мучении получил.

То нечто было саранчой

В доспехах и венце из злата,

С зубами льва и жалом гада

И человеческим лицом.

Кто Божью не имел печать,

Искали смерти в страшных муках,

Моля и простирая руки,

Но смерть от них стремилась вспять.

За этим горем горя два пришли

Вослед трубы шестому гласу.

Четыре ангела свободу обрели

Губить людей по установленному часу.

Тьма всадников сошла с небес,

Их кони изрыгали дым и серу.

Род человеческий почти погублен весь

За блудодейство и растоптанную веру.

А кто от смрадных язв не умер, не погиб,

Раскаяться ничуть не пожелали,

В делах и помышлениях своих

Они лишь похоть и безверье разжигали.

О тайне Божьей седьмой ангел возгласил.

И царство мира сделалось Христовым.

Ковчег завета нам Господь явил,

Поколебались городов основы.

Настало время Страшного Суда

Над мёртвыми, живыми и святыми.

И отверзались для хулы уста

И зверю поклонялися отныне.

Кто в плен ведёт, тот сам окажется в плену,

И кто с мечом придёт, тому мечом у биту.

Власть Сатаны - начать великую войну.

А Божья - душ невинных не губить,

Вплоть до последнего пиита.

IV.

В долине Геркуланум распластался

Весь в ожидании неведомых событий.

Любовники как корабли, сменяя галсы,

Дыханьем торопили ход соитий.

Вздымалась плоть Везувием и Этной

В преддверии большого изверженья.

Движенья в кратере то быстро, то вдруг редко,

Вмиг замирали грозно на мгновенья.

Толчки шли снизу вверх, захватывая тело

Вулкана, заполняя жерло лавой.

И гул волны катился до предела,

Взрыв приближая обладанья правом,

Расплёскивая волны огнеплена,

Где в раскалённом пепле и пожаре

Спасенья нет от исступлённой лени

И ожиданий гибели от жара.

V.

Чернела голова над всем надменно,

Раскачивая лодку, что в заливе,

Волну с волной сплетая в брызгах пены,

Гнала то исступлённо, то лениво.

Апрель, жестокий месяц ледосплава,

Внезапно землю оросил, и ливень

Баюкал страх. Как вдруг явились справа

Ворота, как у герцога на вилле.

Аллея в гору поднималась строго.

И влево в этот раз сворачивала круто.

Дрожь уходила, как и ливень, понемногу,

Отсчитывая каждую минуту.

Сосна качалась вся в предчувствии экстаза,

Вибраций и ритмического вздоха.

В озерных льдинках отражались сразу

Забвение, надежда и дорога.

Ключ повернулся, из зияющего створа

С ведром и веником вдруг появилась ведьма,

Окинувшая кавалькаду взором,

Блистающим расплавленною медью.

Там кто-то есть, - она сказала глухо,

Рассматривая оторочку платья.

Слова ее услышаны вполуха,

Пора идти и начинать занятья.

Раздвинут занавес. На сцене Гамлет робкий

Целует руки у Офелии раздетой.

Полонии, спрятавшись за шторой ловко,

Подглядывает за игрой дуэта,

Где, словно в шахматах, сплетаются фигуры.

Что на уме и как всё обернётся?

Стон возвышающей фиоритуры

Или постскриптум снова остаётся

Для нимфы, испытавшей ласки силу

Под вздохи и напрасные усилья.

- Я благодарна за науку, милый,

Я обрела уверенности крылья.

Хватая лифчик и трусы с кровати,

Чулки натягивая нервно-торопливо,

Она опять хотела результата,

Уже его ждала нетерпеливо.

Философ немощный смотрел и удивлялся

Метаморфозам плоти столь знакомой.

Она устала от кружений вальса,

Утомлена от медленной истомы.

Водоворот затягивает страсти,

Убытки терпит отдающаяся юность.

Уходит старость в тень, что, видно, к счастью

Для тех, в ком чувство робкое проснулось.

Кто он, всегда идущий третьим рядом

На том пути, где были мы с тобою?

Проходят нескончаемым парадом

Данайцы, соблазняющие Трою.

VI. ТРОИЦА

Мелодия украдена, но звуки

Звенят в гортанном странном стоне,

Сплетаются измученные руки

В последней отрезвляющей истоме.

Судьба свела, перевернула ход привычных

Размеренных и скучных дней и суток.

И времени не хватит оценить обычный

Бег ошалевших от любви минуток.

Случайная любовь свела, объединила,

Очнувшись, увела от смуты и тоски.

Зачем двоих несёт, закручивает сила

От колыбели и до гробовой доски?

А где-то третий недолюбленный мятётся.

Им дела нет до горечи чужой.

Нить отчуждения, натягиваясь, рвется.

Как хорошо не знать о слабости больной,

Не знать про боль и стыд,

Что разрывает душу.

Позора страсть их всех объединит,

А значит, как Иерихон разрушит.

VII. СТРАСТЬ

Она сидела, как на троне, в кресле.

На чёрном в чёрном - драгоценнее агата.

Чуть в напряжённом ожиданье чресла

Раздвинув. И любовника как брата

Ждала. И, как ни странно, в этой позе

Светилась светом Зевса, что сквозь шторы

Скользил по русым волосам и грёзы

Будил, где всё слилось в бесформенные горы

Бездомности, политики, беспутства,

Покорности, соблазна и упрямства.

Она хотела счастья, постоянства,

Киношно-неестественного чувства.

Ей виделись рельефы Кама-сутры,

Мужчин танцующих, их мускульные торсы

Блестели потом, как роса под утро.

А дети ели сладости, и морсом

Их запивали клюквенным. Отчасти

Насыщенные спорами и страстью.

Начало, как у всех, банальное, с растленья.

Он был гуру, учителем и частью

Её наивности, истомного мгновенья

Испытанного. Словно дождь на землю

Упал и увлажнил сухое лоно.

Он брал своё, и разочарованье стона

Потребовало третьего. Приемлю, -

Им было сказано. В Италии, Египте

Под сенью пирамид в отеле с проституткой

Он опыт шлифовал, в бездарной битве

Транжирил, расставаясь. Будто

Эксгибиционизм душевной прыти

Дарил усталым сухопарым Пенелопам.

В любви и бизнесе не совершив открытий,

Заделался нудистом голожопым.

Освоил дайвинг, слалом, фотосъёмку,

По запчастям устроился при ВАЗе,

Семью оставил (рвётся там, где тонко),

Залез в кровать к красивейшей заразе

С детьми и неумеренным распутством,

Которое его с ума сводило,

Подстёгивало извращенность чувства,

Плоть разъедающего с неуёмной силой.

Как было отказаться от интриги,

Разыгранной умелым режиссёром.

Окончилось всё скоротечным мигом

Чужой беременностью и раздором.

VIII.

Рисунок, кажется, вот-вот растает.

Сквозь неразборчивость на фоне странных пятен,

Что неожиданно на судьбах проступают,

Как на иконе старой - Богоматерь.

Я мог бы описать и смысл, и позу

В её энергетической браваде,

Растаптывающей надломанную розу

Эксперимента и оргазма ради.

Но нет ни в том и ни в другом значенья,

Хотя б его искали даже с лупой

Фрейдисты - ортодоксы положенья,

Либидо восхищавшиеся тупо.

Есть только сделка с собственной душою,

Уступка неизбежности просчета.

А то, что нам достанется с тобою,

Похоже на останки жены Лота.

IX. РАЗРУШЕНИЕ.

Прекрасна мудрость наркоза,

Подобная небытию.

Рифма банальная - роза -

Просится в строчку мою,

Чтобы наивность чувства

И всякой любви конец

Рифмованное искусство

Прикончило наконец.

Первый звонок охлаждения -

Жалко себя слегка,

Словно реки течение

Подтачивает берега.

А на второй ступени

Хочется перемены, -

Пока ещё не измены, -

А просто у тени

Милостыню просить,

Чтобы его забыть.

И под конец дела -

Сопротивление тела.

X.

Всегда без спутников, одна,

Дыша презрением и гневом,

Она, не пьющая вина,

Пьяна свободой независимого чрева.

Соединенья двух начал

Она добилась, уступая,

И, может быть, и не желая,

Когда безумства час настал.

Что может женщина, когда

Уже вошло и разместилось,

И первородная беда

Терзает неподвластной силой?

Вдруг исступления поток

Прорвет преград несовместимость.

Душа сойдёт в случайный срок,

Йвсё свершилось.

Из несвободы и стыда

Вдруг обретается свобода,

Что примет радостно у входа

И прочь прогонит навсегда.

В упрёках близких и родных,

И без поддержки и участья

Дитё рождается для счастья,

И несчастливость для двоих.

А возрождение потом

Уже не станет Ренессансом.

Быт обретается горбом,

Заканчивается он пьянством.

XI.

Во искупленье тишины и звука,

Знамением несказанного слова,

Забыв обид предродовые муки,

Отдаться исступлённо снова,

В смирении недоуменном,

Пренебрегая клятвой веры,

Инстинкту подчиняясь лона,

Не зная времени и меры.

Уже не пристают, не просят,

Лишь требовательно поносят

Притворной скромности остатки,

Что притягательны и сладки.

Бесплодная греха пустыня -

Раскаянье ей имя.

XII. СМЕРТЬ

Я догадался, что мучения ослабли.

И ослабело тело. И душа освободилась.

Взмах ангелоподобной сабли.

От цепи павшей легкость наступила.

Вокруг меня царила суматоха:

Рыдали, говорили и шептались.

Кому-то становилось очень плохо,

Другие в очередь печаль изображали.

Окончилась отдельная эпоха

Про жизнь из закалённой стали.

Успевший по-земному причаститься,

Отпетый и отмытый к погребенью,

Он наблюдал, чтоб не ожесточиться,

Со стороны прощальные мгновенья.

Заранее составленному плану

Согласно поступали все привычно.

Всю церемонию описывать не стану.

Лишь факт: с покойным мэр простился лично.

И, хоть он не надеялся вернуться,

Паря меж обретеньем и утратой,

На женщин и детей хотелось обернуться

Перед уходом в вечные пенаты.

XIII.

Как сон между рождением и смертью,

Как слабый огонёк предощущенья -

Словам последним вы, читатели, поверьте -

Вдруг пронеслись на крыльях все виденья.

Поступки, обретения, утраты,

И даже мысли немощного духа.

Как листья с веток, опадали даты

В пространство между зрением и слухом.

И было ясно - всё записывалось в книге,

Не обмануться и не просчитаться.

Благословенны тяжкие вериги.

Мой крик попробуйте услышать, братья.

Пускай не страх ведёт вас и спасает,

Не жалкое подобие молитвы.

Святая воля нас благословляет

И на смиренье, и на битвы.

Столь неизбежна строгая логичность

Обрывков фактов, линией спрямлённых.

В грядущем - настоящее безлично.

Несбывшееся в прошлом - отвлечённо.

Предчувствие таинственно доступно,

Обманывает страхи и надежды.

Загадка не является научной,

Лишь памятью и верой прежней.

Спустились сумерки. И сразу

Потухли свечи. Всё исчезло.

Осталась мысль. Метафорой полезной,

Положенная в розовую вазу.

Там величаво и незримо

Против забвения и мрака

Она соперничает с ними

И символами Зодиака.

Ей вторят птицы и музыка,

Природа и воспоминанья.

Как гости мы уходим тихо,

Не обещая - до свиданья.

Но вдруг из хаоса блаженства,

Из неподвижности покоя

Окрепнет аксиома действа

Через слоистый ритм роя.

Ни вверх, ни вниз, к пульсирующей точке,

Отбрасывая миражи искусства,

Добра и зла условность чувства,

Лечу, крича от счастья что есть мочи.

О, только б жить, дышать, любить и верить!

И трогать луг, чуть влажный под ногами.

Мы были там, но распахнулись двери,

И кто-то прошептал - он снова с нами.

Вот донесли, до это или после,

Вот что-то говорят, лишаясь ощущений.

Врата открыты. Годовалый ослик

Вступает в город слез и восхищений.

Сливаются и стоны, и рыданья,

И брошены в могилу полотенца.

Вдруг чей-то крик мы слышим на прощанье

Душа вселяется в младенца.