Александр ФАНФОРА

К ВОПРОСУ ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ПОЭЗИИ

Известные опыты формулирования каких-то новых, отличных от зафиксированных толковыми словарями объяснений общественного явления, скрывающегося за словом «поэзия» показывают насколько и ныне актуальна проблема вербального выражения определения феномена поэзии. Ибо в самом обществе интерес к поэзии существует - «такое дело, врубайся, страна, / люди хотят поэзии на...^ вдохновенно поёт одна молодёжная группа. Размышления о феномене поэзии, основанные па доступной мне информации различного происхождения, и предлагаются вашему вниманию. Только сразу хочу уточнить, что принимаю за отправную точку рассуждений способность относиться к определению поэзии неконвенционально, пользуясь терминологией Б. А. Успенского по сути языкового знака. Конвенциональное отношение не терпит изменений уже существующего текста, а неконвенциональное считает текст вторичным производным от мысли и предполагает последующие словесные уточнения, редакторскую правку, стилистическую обработку и т.д. В первом случае актуальной является проблема доходчивости, воспринимаемости существующего текста, во втором - проблема правильности выражения мысли посредством текста. Я буду пытаться выстроить относительно убедительную систему доказательств определения такого явления окружающего мира как поэзия посредством выработки отдельных дефиниций. Говорить о поэзии, используя принципы уподобления-аналогии не считаю возможным для себя из-за того, что при подобном разговоре поэзия не может быть объектом изучения и оценки, она скорее становится предметом поклонения, даже веры, если хотите. В этом случае поэзия приравнивается к актам проявления вдохновения, внезапного действия непостижимых механизмов озарения и только.

Сонет к форме

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант не видим нам, пока

Под гранями не оживёт в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,

Бегущие, как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной и завершённой фразе.

И я хочу, чтоб все мои мечты,

Дошедшие до слова и до света,

Нашли себе желанные черты.

Пускай мой друг, разрезав том поэта,

Упьётся в нем и стройностью сонета,

И буквами спокойной красоты!

Валерий Брюсов

Начнём с хрестоматийных дефиниций, некогда прокомментированных Николаем Гумилёвым. Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке - гласит одно из популярных и поныне определений. Это утверждение Колриджа, думаю, верно отчасти, поскольку характеризует подвид лирики - отдельную эстетическую совокупность поэтических текстов, например, сонеты. Видовое же определение, по-моему, таково: поэзия - это порядок необходимо достаточных слов, кoторые являются производной отражения поэтом конкретныx метафизических моментов состояния местного времени.

Поэт должен остановить и выразить это время, подспудно решая задачу сохранения смысла данного момента для будущего читателя. Стихотворение есть реакция-отклик поэта на время. Оно говорит с поэтом, обращается к нему, предъявляя его вниманию то или иное. И если поэт в этот момент духовно внимателен, готов вступить в диалогическое отношение (выражение Михаила Бахтина) со временем, то стихотворению быть.

При этом поэзия в широком смысле - есть системная совокупность стихотворных текстов, обладающих качествами эстетической значимости плюс общественные отношения, порождающие такие тексты и возникающие при их наличии. Литературовед Б. И. Ярхо писал, что "эта система мыслится в вечном движении, причём признаки движутся по кривым разного типа: то независимо друг от друга, то сцепляясь попарно или пучками. Это, в свою очередь, приводит к понятию органической динамики...". Поэзия, получается, есть процесс. Причём, в этом процессе поэт является только проводником, через который и передаётся стиховое отражение, то есть стихотворение. Насколько конкретный проводник соответствует конкретной ситуационной расстановке, - настолько и выходят стихи удачными или не удачными. Степень индивидуального таланта стихотворца имеет, разумеется, значение, но не является фактором, изначально определяющим результат поэтической работы. Это обстоятельство объясняет факт появления гениальных стихов у посредственных поэтов и наоборот. Шедевры могут быть написаны (записаны?) и просто хорошим поэтом, блестящие строчки имеют место быть и у явных графоманов.

Сгустки времени (я называю это «местным временем»), выраженные поэтически, и есть духовная составляющая бытия. Иначе говоря: действенные стихи гуманитарно отражают состояние времени, являя собой духовную компоненту данного бытия. Под действенными стихами здесь понимается художественная стихотворная литература в отличие от нехудожественных наскоро рифмованных поделок. Почему же время, а не, скажем, поэтическое пространство как у Губайловского, используется здесь для определения?

Не слышно шума городского...

Тишина. Тишина. Только мерный устойчивый гул -

Этот шум городской чуть слышнее движения крови.

Он бы тотчас исчез, если б ветер, очнувшись, подул,

Если б кто-то прошёл под окном моим, времени кроме.

Этот шум городской - индикатор ночной тишины.

Если он возникает, то тише уже невозможно.

Это значит - уснули и видят счастливые сны

Все, кто смог... а пространство гудит.

Нежно-нежно.

            Тревожно-тревожно.

Борис Скотневский

Да потому, что принятое понятие времени, точнее местного времени, включает в себя и поэтическое пространство тоже. Время тоже Родина, - говорил Юрий Визбор. Местное время поэта четырёхмерно: оно вмещает состояние определённого момента мира в каких-то географических (вселенских?) координатах.

Впрочем, о пространстве. Утверждения некоторых авторов о том, что поэтическое пространство может быть истинным или ложным из-за воздействия тоталитарной идеологии или чего-нибудь подобного являются, полагаю, только свидетельством авторской придавленности краеугольным камнем вульгарного марксизма - постулатом "бытиё определяет сознание". На самом деле связь между личностью поэта и характером действительности всегда духовная, идеальная. Не имеет значения, о чём пишется, и в каком политическом режиме-пространстве выпало жить поэту. Важно насколько полно и оригинально выписаны его лирические герои и только. Как определяет Слава Лён, поэзия выражает суть: трагическую подоплёку распахнутого поэтом мира и запахивающей его земли; на какой они - поэт и его мир - стоят. Добавим, что при этом мир предстаёт и как загадка, и как разгадка.

Момент озарения, некоего прозрения в постижении бесконечного универсума с определённой человеческой позиции всегда наличествует в стихах. Видимо, этим продиктована формула Теодора де Банвиля «поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке». Это определение в силу явной конвенциональной природы его происхождения оставляем без комментариев.

С другой стороны, стихи есть запечатленные «мгновения души» поэта, вечные по своей природе. Борис Скотневский называет поэзию преодолением банальности. Полагаю, такое преодоление возможно как преодоление банальности в себе, как стремление поэта как конечного и конкретного существа осуществить переход границы от одного вида опыта к другому: от опыта чувственного, данного поэту (как и всякому человеку) через органы чувств организма - слух, зрение, обоняние и т.д. до опыта метафизического (умозрительного, душевного). В процессе написания вещи происходит круговращение, виртуальное превращение метафизического опыта поэта в реальное стихотворение, которое посредством чувственного опыта читателя иногда имеет выход на метафизическое сочувствие отображённому моменту мира.

Поэзия есть детище социального бытия человека, и сам продукт поэтического творчества тесным образом связан с читателем. Стихотворение как творческий акт может реализоваться в полной мере лишь в тандеме «поэт-читатель». А связаны они между собой только через сочувствие. Тютчевское «и нам сочувствие дается, / как нам даётся благодать» и есть формула идеального взаимодействия автора стиха и читателя. Отмеченное тождество сочувствия и благодати не случайно. Если предположить, что высококачественные стихи благодатно даруются поэту свыше («божественный глагол» как выразился Игорь Меламед), то и высокая оценка стихотворения возможна только через сочувствие читателя. Сочувствие - основной инструмент распознавания читателем той, дарованной автору благодати, которая нашла отражение в произведении. Такое сочувствие, конечно, нужно отличать от соболезнований, ибо сочувствовать настоящий читатель будет не только и не столько, скажем, страданиям самого автора, мукам героя («она его за муки полюбила...» - совсем о другом), а сочувствовать в смысле получать самому читателю от стихотворения определённый импульсный кого чувства, т. е. по сути, при каждом новом прочтении метафизически воссоздавать заново отображённый поэтом момент местного времени. Поэт, понявший «трав неясный запах», хочет, чтобы то же стал чувствовать и читатель - отмечал Н. Гумилев.

Следует иметь ввиду, что даётся сочувствие конкретному ЖИВОМУ человеку при чтении определённого стихотворения. И совпадений во времени периодов создания стихов и сочувствия как такового не так уж и много. В истории отмечены факты длительного невосприятия произведений современников современниками, наряду с неожиданными вспышками интереса к вещам, долгое время пребывавшим в забвении.

Связка «поэт-читатель» только тогда становится продуктивной, когда написанное востребовано принимающей стороной, когда «чужое» стихотворение настолько принято читателем, что воспринимается им как нечто «своё», родное. В настоящее время (так исторически сложилось) уже созданы горы томов великолепных стихов, а читателей, настоящих читателей-ценителей поэзии почему-то становится всё меньше. Сейчас необходимо ценить читателя-труженика, читателя со вкусом, стараться потакать ему. Впрочем, каждый писатель априори также является читателем, хотя бы перечитывая собственные творения. Не безосновательно считается, что литературное образование призвано в первую очередь подготовить профессионального читателя, а уж с писательством - как получится. Уместно вспомнить пушкинское «пишу для себя, печатаю для денег».

Критерии совершенства стихов - понятия во многом субъективные, напрямую зависящие от вкуса и пристрастий отдельных личностей. Попытки ввести элементы количественных оценок произведений стихотворной литературы в рамках так называемого формального метода широкого распространения не получили из-за отсутствия универсальных эталонов измерения да и разности подходов к самим измеряемым объектам поэзии. Поэтому, я думаю, есть смысл говорить о качестве стихов и оценке их по уровню читательских притязаний. Если стихотворение вызывает у читателя способность сочувствовать лирическому герою, воспринимается как созвучное, то оно является пищей для души. Нет такого соответствия, - извините, сколько бы не пытались критик N и филолог Z твердить об откровении иных текстов, другими читателями (не критиком N и не филологом Z) эти произведения будут не востребованы. Путь Господень к сердцу человека неисповедим и посредством каких светлых строчек достигнет конкретный читатель состояния творческого просветления - тайна великая. Впрочем, это нисколько не умоляет труд критика или филолога, их работа - явление другого порядка, не столько оценочного, сколько аналитического: размышления над текстом, контекстом и подтекстом стихов. Критика не есть похвальба или порицание в какой бы витиеватой форме они не представлялись взору читателя. Точнее эти составляющие критических статей не являются главными. Основное содержание критики это раздумья по поводу прочитанного, попытка заглянуть за приделы (как в храме) произведения. Указания же на какие-то сугубо технические неточности касаются опыта ремесленной практики писателя, это редакторские вопросы.

У российских поэтов почему-то общественные идеи и «души прекрасные порывы» ложатся в строку довольно часто. Поэтические произведения, содержащие социальный контекст и подтекст наряду с лирическими стихотворениями традиционно составляют большею, если не большую часть русской поэзии. Полагаю, даже можно гшорить о тощ насколько писатель «русский» именно по обращениям в его творчестве к темам общественных конфликтов, обустройства общества, «простого человека», «судьбам отечества» и т, д.

Польский поэт Чеслав Милош утверждает, что литература измеряется объёмом реальности, уловленной словами и оценивать литературные произведения нужно мерой живого присутствия объективной реальности. Так он трактует термин «реализм»...

Дитя Европы

...............................................

5

Пусть твоё слово значит не то, что значит,

Но меру испорченной крови посредством слова.

Двусмысленность да пребудет твоим доспехом.

Сошли простые слова в недра энциклопедий.

Не оценивай слов, покуда из картотеки

Не поступит сообшенья, кто их употребляет.

Жертвуй голосом разума ради голоса страсти.

Ибо первый на ход истории не влияет.

...............................................

Чеслав Милош

Перевод И.Бродского

При подобном подходе к литературе, полагаю, стирается различие между работой журналиста, историка, репортёра ли, литератора. Писатель, произнося «я знаю объективную реальность...», по меньшей мере, заблуждается. Как невозможно быть объективно мудрым человеком, ибо мудрость удел богов, а не людей (по Сократу), так и невозможно писателю передать всю полноту объективной реальности мира. Да это и не к чему, по-моему.

Литература, и поэзия особенно, есть лаконичная объективизация субъективизма автора, его ограниченного отражения словами уловленного им момента мира (местного времени). В стихах первична субъективная составляющая: душевный опыт, переживание человека, а объективная реальность в виде каких-то событий, явлений, действий, ездействий и т.д. вторична. Она составляет необходимый общий фон, канву, пунктирную задачу произведения и не более того. К слову, и Чеслав Милош, конкретизируя свои притязания как поэта, говорит, что цель, которую он преследует - погоня за реальностью и, одновременно, противодействие определённым литературным влияниям 20 века, т.е. вещи вполне субъективные (курсив мой, А. Ф.).

Творчество

        Арсению Конецкому

Перейдём к изложению главной

И сакральной задачи игры -

По ночам, мастурбируя в ванной

Постигаешь иные миры.

Только так суждено крахобору

С измождённой синицей в горсти

По пути из Садома в Гоморру

Совершенство своё обрести.

Проходимцы тасуют колоды,

Продолжая бессмысленный род,

Из народа выходят уроды

И заходят обратно в народ.

Пусть твердит краснорожее племя,

Что до Гамлета ты не дорос,

Но твоё одинокое семя -

Суть отгадка на глупый вопрос.

Наши игры не сыщут оваций,

Но закончатся вящим добром -

Сквозь извилины канализаций

Чудо-сперма найдёт водоём.

И внезапно нахлынет истома,

Оттого, что в козлиной ночи

Мы с тобою от этого дома

Навсегда потеряли ключи.

Алексей В. Алексеев

Да и сами литературные произведения, согласитесь, мало похожи на реальность (действительность), на то реалистичное убогое обывательское повествование, которое подразумевает противопоставление искусству так называемой жизни. Принятые за обыкновенную правду приметы и явления действительности часто изображаются в стихах на первый взгляд неправдоподобно угнетающими или слащавыми, бредово болезненными или восторженно-романтичными. Если поверить в обыкновенную реальность их существования, в какой-то плоскости сознания легко ощутить органическое неприятие, даже физическое отвращение, и в то же время с ещё большей несомненностью понять, что принятые как эстетический предмет эти вещи прекрасны. Между реализмом как искусствоведческим термином и поэзией существует заметное различие. В то время, как происходящая реальность напрямую соотносительна реализму, поэзия обособлена от реальности. Она всё своё значение, все свои возможности влияния несёт сама в себе. Поэзия аккумулирует длительность времени, возводит сомнительные с точки зрения правды жизни построения, сосредотачивает и разрешает действие по своим законам, напрямую не зависящим от действительности. Поэзия сама особая «повышенная действенность» (выражение Б. А. Грифцова).

Прозрение

...Слепая и злая вселенная

безглазою мукой полна.

Вселенная органом зрения

беременна и больна.

И хаос - пространством и временем.

И светом пронзительным - мрак.

Творение бредит прозрением.

Как злак прорастающий - зрак.

Вещь жаждет понятья и термина.

И слёзного ока - Земля...

И Божией тварью материя

Взглянула сама на себя...

Виктор Стрелец

Согласно философии Григория Амелина поэзия есть чувство поэзии. Или - чувство поэзии есть чувство её собственного существования.

Отсюда логично выводится, что предмет поэзии сама поэзия: неприкаянный работа самооборачивания, сизифов труд над самими возможностями поэзии.

Время, преимущественно, беременно поэзией.

Оно порождает нечто, имя чему Поэзия - имя которой в свою очередь есть её существование. Время томится бременем, не будучи названым поэтом. Местное время (вселенная состоит из совокупности различных местностей) хочет быть выражено поэтическим словом, взывает к поэту, умоляя его принять роды. Этот процесс происходит по принципу кругооборота. Поговорка «если беременна - это временно, если не беременна - тоже временно» определённым образом характеризует местное время в контексте поэтического выражения, Обозначенный подход, полагаю, укладывается в космологическую модель восприятия времени (по Б. А. Успенскому), где поэзия имеет самостоятельный имманентный смысл, не зависящий от прагматики текущего дня. Поэзия позволяет соотнести происходящее в линейном времени с вечностью и тем самым наполнить его метафизическим значением. Поэзия показывает метафизическую суть момента местного времени

Пъяцца маттеи

..........................................

XVIII

Сорвись все звёзды с небосвода,

исчезни местность,

все ж не оставлена свобода

чья дочь - словесность.

Она, пока есть в горле влага,

не без приюта.

Скрипи, перо. Черней, бумага.

Лепи, минута.

Иосиф Бродский

Политические идеи, философские доктрины, филологические изыскания и т. д. и т. п., могут составлять предмет поэзии только в виде объекта внимания определённого субъекта (лирического героя, например) и только. Поэзия всегда есть совокупная правда частных лиц, их внутренних духовных потребностей высказаться. Конечно, при этом субъективный выбор внимания поэта может быть серьёзно ограничен контекстами времени - историей страны, традициями народа, стратификационной принадлежностью к определённой социальной группе и многими другими существенными факторами.

Всё перечисленное в основном и определяет «тембр голоса поэта», его интонацию, то, какие он выбирает/подбирает слова и как их использует. Но всё это происходит только в контексте местного времени.

Каждое отдельное состоявшееся стихотворение есть выражение момента мира по местному времени. Взгляд поэта проникает в процесс и протекание времени вровень (выражение Юрия Тынянова) ему. Время для поэта качественно разнородно. Оно делится на местное (близкое, родное) и отдалённое (чуждое, неразличимое). Конкретную реализацию поэтического творения всегда определяет переживание поэта момента местного времени. Только оно интимно связано с ним, оно предлагает ту форму, которая и определяет содержание художественного произведения. Не бывает поэзии вообще, есть поэзия (повторюсь) как частная вещь. Она (поэзия) приходит в мир стихотворными строчками, через них соотносится со всем миром.

В течение исторического (линейного) времени может и должна происходить переоценка тем, идей, образов, переуценка их, но на качестве имеющихся стихов это не должно отражаться. К поэтическому слову должно относиться как к отдельному атому (кванту, кварку - если угодно) со своими своеобычными внутриатомными процессами к строением, ибо для поэта нет незначительных событий. Всякое малое по житейским или же историческим меркам бытийное событие может просветлить взор и выявить атмосферу «вокруг предмета», эмоциональную составляющую, без которой невозможна поэзия, пуст мир для человека.

В высшей степени предосудительно отделываться от стихов, объявляя их плохими по идейно-политическим и прочим узконаправленным социокультурным соображениям. Никакие общественно-экономические формации или цивилизационные построения не в силах определить качества стихов, состояние поэзии данного исторического периода. Поэзия всегда неповторима, поэзия любого поэта любого местного времени неповторима. Она наполняет историческое время подобно тому, как випо наполняет сосуд и только на первый взгляд может оцениваться по конфигурации тары, по блеску стекла и броскости этикетки на упаковке.

Превосходны имперские стихи Рей нарда Киплинга, великолепны космополитические элегии Иосифа Бродского, впечатляют масштабами «Коммунисты, вперёд!» Александра Межирова, восхищает холодный и мужественный анализ ситуации гражданской войны в Отечестве в стихотворении «Рабочий» Николая Гумилёва... Поэзия, по большому счёту, стремится не выбирать между полюсами конфликта, а понять душевный порыв каждого лирического героя. Она отображает существующие в реальной жизни противостояния, не подчиняясь односторонне понятой идее, а в особой форме сохраняет верность исходному принципу общего духа целостности и гармонии мира. Часто поэзии удаётся точно и сильно воспроизвести истину, реальность момента мира, даже если эта истина не совпадает с собственными симпатиями стихотворца.

Принцип универсальности поэзии как выразителя «душевной составляющей» моментов мира лучше других сформулировал Валерий Брюсов - «...дороги все речи / И всем богам я посвящаю стих».

Поэт не способен по своей воле вносить гармонию в мир, видоизменяя и преображая его. Не под силу это смертному и горделивому человеческому существу. Поэт не может полностью знать того, что делает, его мысли, облеченные в стихотворные строки становятся чем-то большим, чем просто «мысль изреченная», становятся явлениями поэзии. Поэт является курьером-рупором только на момент зарождения и рождения произведения. Дальнейшая судьба творения, в том числе и оценка его художественных качеств, находится в компетенции других сил и стихий.

Только произведение искусства как явление отвлечённое может претендовать на пополнение чудесных моментов мира, укладываясь в схему «и слово было Бог». К существующему изначально Слову Провидение добавляет по мере накопления материала последующие слова. Простейшая логическая цепочка выглядит так: язык состоит из слов, слова появляются и входят в лексикой в течение времени, обогащая запас его, оставаясь в нём, закрепляясь или исчезая посредством вырождения. Слово, которое изначально было Бог таким образом чудесно преображается в совокупность слов - поэтический язык. И язык же дарует благодать в виде стихов поэту страждущему и кающемуся. Ибо язык и есть Бог:

Косвенно подтверждают возникновение превосходных стихов через воздействие благодати и размышления Иосифа Бродского о языке как вечном двигателе поэзии и роли поэта как выразителя языковой сущности на том или ином временном отрезке состояния языка. Эта схема, разумеется, примитивное упрощение затронутого сложного процесса жизни языка. Однако основной акцент передаёт она, по-моему верно. Может показаться, что вносить какие-то библейские аспекты в светские рассуждения об определении поэзии не этично, т.к. логическими силлогизмами описывать теологические вопросы невозможно. Но ведь Христос являет, наряду с божественной, и человеческую природу в единой личности. Значит, и оперировать этими образами мне представляется вполне возможным.

Есть русская поговорка «язык без костей», и другая формулой пустословия - «мели Емеля, твоя неделя». Возможно, отталкиваясь от этих определений Николай Гумилёв некогда обозначил дарование поэта как «высокое косноязычье». Думаю, слово «кость» понадобилась Гумилёву для того, чтобы подчеркнуть болыную плотность поэтического языка по сравнению с разговорной речью, образно выразить наполненность внутренней составляющей - смыслом как основу основ поэтического слова.

В стихах слова должны содержать в себе некие семена смысла подобно тому как плоды дерева имеют косточки-семечки. Поэтическое слово не должно напоминать пузырь, воздушный шарик. Такие слова-оболочки могут быть яркими, красочными снаружи, могут даже производить громкий эффект, когда лопаются. При всём этом они пусты, от них не бывает всходов в душе читателя.

* * *

Я замурована в слова.

Я там, внутри, ещё жива,

Но медленно схожу с ума:

Они звучат, а я нема.

Мне душно, тесно и темно,

Но только сердцу всё равно:

Ему диктует ритм стопа,

Оно всё видит. Я - слепа.

И чей-то голос шепчет мне:

Ты задержалась в этом сне,

Где всё лишь повод для стиха.

Очнись, очнись! Но я глуха.

Елена Карева

* * *

Распоследнее дело

Быть всегда начеку,

Подправляя умело

Золотую строку.

Память вкупе с тоскою

И душевный разлад

На тенёта покоя

Поменять бы я рад.

И поверить навечно

В то, что жизнь хороша.

Только строки калечить

Не умеет душа.

Владимир Мисюк

Почему же, спрашивается, в качестве передаточного звена выбирается именно этот поэт, именно поэт? Казалось бы, чего проще - вещай через любого. Вот ептуалисты утверждают, что всякому человеку доступно творить стихотворения. Ан нет, - воздаётся только страждущему. Ищите и обрящете... Иногда эти поиски лишают покоя и рассудительности, переполняют собой местное время и сами выливаются в стихи.

О значении звука в стихотворении. Вспомним, Гегель определял поэзию как искусство речи; А. А. Потебня отмечал, что поэзия есть явление языка или особая форма речи; Илья Эренбург называл стихи Мандельштама «формулами звукового блаженства»... Традиционно фонетический разбор входит в ряд обязательных формальных процедур исследования стиха. Впрочем, в последнее время всё больше появляется сборников поэзии, где доминирует не звуковая составляющая - проговаривание стихов в голос или про себя, а визуальная - наличие текста-изображения. Например, стихотворения Олега Березина, по-моему, скорее рассчитаны первоначально на зрительную реакцию читателя (подробнее в «Городе» №9 за 2004г.). Отметим, что детское восприятие стихов настроено на ритмически организованное рифмованное звуковое сообщение. Этот способ принятия поэзии вошёл в обиход и уже у взрослого человека часто имеет силу привычки.

Очевидно, поэзия может быть разделена на стихотворения, которые предполагают голос (восприятие по чтению вслух или проговариванию про себя) - стихи и на стихотворения, которые смотрятся (предполагают безмолвное чтение глазами с листа) - тексты. Давать качественную оценку произведениям литературы, исходя только из обозначения их принадлежности к указанным подвидам, я полагаю некорректным. Хотя многие авторы склонны утверждать, что т.н. тексты не имеют отношения к поэзии, ибо отсутствие голоса приводит к омертвлению материала, к отрыву слова от живого языка, а автора ещё и к потере читателя. Стихотворные тексты утрачивают значение лучшего способа сохранения творческого импульса, возникающего в языке, ибо они немы.

Стихи, таким образом, представляются осмысленными звуками, а не озвученной мыслью. Может Тютчев строкой «мысль изреченная есть ложь» и предупреждал об опасности зарифмовывания всяких мыслей, говорил о необходимости искать поэзию в звуке: гуле, шуме, выборматывании (Белый, Маяковский) и т. п.?

Конечно, ни одной из отмеченных здесь дефиниций, ни всеми ими вместе взятыми, ни оставшимися за рамками данной работы не покрывается, не объясняется живой феномен поэзии. Поэзия сложнее, действеннее, многограннее всяких формул. Читателю совершенно не обязательно знать о существовании каких-либо определений поэзии, чтобы получать удовольствие от чтения стихов. Просто создаваемые силами рассудка дефиниции поэзии, думаю, призваны помочь на примере уже существующего стихотворного наследия пропагандировать литературную критику, свободную от довлеющего влияния политики, религии или даже общественной морали, ограничиваясь только эстетическими критериями.

Благодарю Елену Кареву за помощь в подготовке материала